Бывший политзаключенный Дмитрий Сущик уже месяц находится в Варшаве. В Беларуси житель Новогрудка провел в заключении почти два с половиной года. За это время он пережил уход жены и смерть мамы. Бóльшую часть своего срока мужчина провел в штрафных изоляторах за отказ подчиняться установленному режиму в тюрьмах и колонии. По окончании первого срока мужчину не освободили, а перевели под следствие в рамках нового уголовного дела. Про новую статью он узнал через два дня после новости о смерти матери. Дмитрий рассказал «Вясне» про допрос в лесу, побег из российской тюрьмы и экстрадицию в Беларусь, дикий холод в ШИЗО, про общение с Алесем Пушкиным и про сложности, с которыми столкнулся после освобождения.
В 2020 году Дмитрий активно участвовал в акциях протеста в Новогрудке. Внутри колонны во время маршей он не ходил, чтобы не создавать лишних причин для преследования. Вместо этого он был Санта-Клаусом с красно-белым колпаком и бородой, а на пуховик надевал майку с «Пагоняй». При себе у Дмитрия всегда были теплые вещи и средства гигиены на случай ареста, а также распечатки, подтверждающие, что он своими действиями не нарушает закон. В 2020-м его дважды задерживали для установления личности. Но в 2021 году началось уже уголовное преследование.
«Сразу меня задержали по „административке“ в Новогрудке. Я тогда работал на классной работе, с классной зарплатой. В один из дней, когда я был в стройматериалах, мне позвонил какой-то дядька, сказал, что он из КГБ, звонит по вопросу колхоза, в котором я когда-то работал. Он спросил, когда смогу зайти к нему. Я ответил, что наберу ему, когда смогу. Я не подумал, что они будут мою геолокацию отслеживать. Где-то в 21.30 я шел домой через арку между домами. Вижу, как подъезжают четыре внедорожника, выбежали эти — кто в шлемах, кто в масках — и побежали в подъезд. Я позвонил сыну и сказал закрыть двери».
«Не сопротивляйся, стрелять буду по ногам»
Сам Дмитрий в это время остановился возле соседнего дома. Мужчина попросил сына вызвать милицию и сказал открыть двери только по их приезде.
«В это время проходил мимо меня какой-то человек и посмотрел мне в глаза. Я как-то сразу подумал, что, может, за мной, но откинул это. Подумал, что у меня мания преследования. Все равно решил отойти. Хотел к соседнему дому, шел, не успел еще развернуться, как меня прижали уже к дому. Тут один кричит: „Не сопротивляйся, стрелять буду по ногам“. Я кричу: „Я сейчас дам сдачи, покажи „ксиву““. Тут подбегает тот, который заглянул мне в глаза, и показывает мне удостоверение. Я прочитал, что это ГУБОП. Я снова подумал, что это по делу того колхоза.
В итоге мне заломали руки, завели в машину, домой я не поднимался. Мы выехали из моего двора и поехали в противоположную сторону от милиции. Я говорю: „Куда мы едем?“ Один из сотрудников, который сидел на переднем сидении, сказал, что я сейчас там и узнаю. Я вижу, как мы сворачиваем в лес за пилораму. Я спросил, чего мы сюда приехали, а он мне: „Ты сейчас тут и останешься“».
Допрос в лесу
В этот момент Дмитрий еще не понимал, что дело касается «политики». Мужчину вывели из автомобиля. Один из сотрудников сразу ударил его по лицу.
«Я понимал, что сопротивляться нельзя, потому что реально прострелят ноги — скажут, что бежал. И я стою, будто меня только что помоями облили. Понимаю, что не могу дать сдачи и говорю: „Это я позволяю тебе себя бить“. Тут со второй стороны мне опять прилетает со словом „Не п*зди“. Потом еще несколько раз дали, и по носу. Я даже не думал, что он будет сломан, теперь только одна ноздря дышит. Нос тогда был подпухшим, небольшие ссадины. Из носа шла кровь, но они дали вытереть».
«Они сразу ударили мою маму»
Сотрудники сразу сказали отдать им телефон. После некоторой паузы Дмитрий все-таки решил отдать, так как был уверен, что там ничего не было. Однако сотрудники нашли во «ВКонтакте» картинки про Лукашенко за 2015 год. Личная страница мужчины на тот момент была закрыта, поэтому сотрудники специально изменили настройки, сделав страницу публично доступной. В итоге Дмитрия снова посадили в машину и повезли домой.
«Дома они провели обыск. Как только открыли дверь, они сразу ударили мою маму. Дома все перевернули. На компьютерном столе были протестные листовки, которые приходили в мой почтовый ящик. Они находят кепку с „Пагоняй“. Я говорю им, что это не преступление, это „беларуская каштоўнасць“. Экстремистской она не признана.
Они берут эти листовки, кепку, и начинается репетиция перед камерой. Они вдвоем меня берут под руки, заламывают меня „раком“, будто я уже в тюрьме, сводят меня вниз с четвертого этажа, выводят с подъезда, садят в машину. Это все они снимают на телефон. Обратно меня потом поднимают на мой этаж, надевают мне кепку и опять то же самое снимают на камеру».
После обыска Дмитрия повезли в Новогрудский РОВД, где видеосъемка продолжилась. Сотрудники на камеру спрашивали про участие в протестах. После чего камеру выключили, надели на задержанного кепку с «Пагоняй» и снова на камеру начали задавать те же самые вопросы. Потом ему сказали встать на фоне дверей и читать подготовленные слова с листика. За отказ сотрудники начали запугивать Дмитрия преследованием его близких. В итоге он согласился говорить только то, что посчитал наиболее безопасным для себя.
«Димка, ты же видишь, это не мы, они тут приехали, накрутили, а нам разгребать»
По окончании опроса Дмитрию сказали вынимать шнурки из кроссовок — значит, его задерживают до суда.
«Меня закрывают в „стакан“ до утра. Утром ведут на суд. Всем новогрудским милиционерам самим интересно. Потому что они все плюс-минус мои ровесники, а город наш небольшой, поэтому я их всех знаю. Ко мне они относились нормально. Говорили: „Димка, ты же видишь, это не мы, они тут приехали, накрутили, а нам разгребать“. Судья был тот же, который меня судил по „уголовке“, — Игорь Волчок. Мы так лично не знакомы, но, когда мимо проходим, киваем друг другу. И вот он подходит и говорит примерно так: „Дмитрий Васильевич, или я вам даю штраф большой, или конфискую телефон и даю 10 суток“. Ну я сказал, что, конечно, лучше посижу».
В тот день его осудили по ст. 19.10 (Пропаганда или публичное демонстрирование, изготовление, распространение нацистской символики или атрибутики) и ст. 19.11 КоАП (Распространение экстремистских материалов) и действительно назначили 10 суток ареста. После отбытия ареста встретился со своим знакомым, который показал ему пост в пропагандистском канале с тем самым видео, которое несколько раз записывали силовики. В посте было указано, что Дмитрию было предъявлено обвинение по ст. 368 (Оскорбление Лукашенко) и ст. 370 (Оскорбление государственной символики) Уголовного кодекса. Мужчина сразу подумал, что в посте какая-то ошибка.
«Я почему-то был уверен, что за одно преступление дважды не отвечают».
Чтобы избежать политического преследования, мужчина хотел выехать из Беларуси через туристическую поездку, но на тот момент действовали ковидные ограничения, и из-за проблем с документами этот план не сработал. Через несколько дней Дмитрия снова задержали:
«Мы со знакомым поднимаемся к кинотеатру, и на нас едет обыкновенная охрана. Они резко тормозят, заезжают на бордюр, преграждают нам дорогу. А на улице дождик. Они начинают меня скручивать. Кричат: „Ложись“. А я начинаю сопротивляться, отказываюсь ложиться на землю, потому что грязно и мокро. В итоге на меня надевают наручники, садят в машину и разбивают о машину бровь, но это получилось случайно. Меня везут в Следственный комитет, выходит следователь и дает мне повестку. Я спрашиваю, почему меня как непонятно кого задержала охрана. Он мне сказал, что я нахожусь в какой-то сводке».
На следующий день Дмитрий пришел в СК по повестке, где у него сняли отпечатки пальцев. На тот момент он находился в статусе подозреваемого, и ему дали подписку о невыезде.
В пограничном пункте пропуска пристегнули наручниками к батарее
На этот раз, в начале января 2022 года, бывший политзаключенный решается выезжать через Смоленск в Украину. Но на границе с Украиной на выезде из России у него возникают проблемы с документами, и его задерживают. В кабинете пропускного пункта его пристегивают наручниками к батарее.
«Там было много украинцев, то с какими-то проблемами, их не пускали. Они там перекусывали, и одна украинка меня с рук кормила котлетами какими-то. И тут вижу, что подъезжает какая-то крутая машина и выходят два мужчины по гражданке. Я как-то сразу почувствовал, что это ко мне. Они включили камеру нагрудную, которую поставили на полку, и начинается допрос».
Мужчина представился и сказал, что едет к родным в Украину. Во время беседы Дмитрий решил попробовать договориться с собеседниками. Они согласились. Объяснили, что ему просто придется заплатить штраф. В итоге его свободно выпускают из кабинета, к батарее не пристегивают.
«Будешь дергаться — стрелять будем»
Но Дмитрий решает попытаться сбежать.
«Я не курю, а украинцы все выходят покурить. Я говорю сотрудникам, что пойду покурю. Выхожу, осматриваюсь. Там здание буквой „Г“. Я постоял, посмотрел по сторонам. Забежал в конец здания, а там сетка с дыркой. Я понимаю, что уже слишком долго „курю“, поэтому возвращаюсь. Смотрю на свои вещи: сумка и рюкзак. Понимаю, что сумку не заберу, а рюкзак можно попробовать. Я выждал время. Показываю, что снова пойду покурю. Иду мимо своих сумок, беру рюкзак. Смотрю, что никто не обратил внимание. Выхожу на крыльцо и побежал, потому что сразу знал куда. Подбежал, залез в дырку.
Бежал минут 20, снова сетка. Дальше влево или вправо побежал, не помню. Оп — снова дырка. Залезаю, бегу дальше. А там какая-то избушка, хижина с небольшим огородиком. И там какой-то мужик с бородой ковыряется. Я бегу и вижу, как он на меня смотрит. Впереди снова сетка, снова побежал в какую-то сторону, бежал минут 40. В итоге я оперся о сетку руками и думал что-то достать из рюкзака, чтобы перелезть через колючую проволоку.
Пока я так стою на сетке, сзади кто-то подходит и говорит: „Будешь дергаться — стрелять будем“. Я почему-то подумал, что это тот бородатый мужик. Поворачиваюсь и дал ему „бычка“. Тут я понял, что там три или более людей. Это были пограничники. Свет у меня сразу потух. Потом я чувствую, как меня несут. Это то, что я помню. Несут лицом вниз. Опять выключаюсь. Потом на кушетке какой-то лежу. Помню, что женщина какая-то лезет в голову зашивать. У меня там действительно были несколько ссадин, но одна — посерьезнее, — показывает Дмитрий шрам на затылке. — Я срываюсь с кушетки, встаю и говорю, чтобы не лезли ко мне. Я нарыгал и вырубился».
Когда Дмитрий пришел в себя, ссадина на голове была уже обработана и заклеена. По его словам, находился он в госпитале. Он попросил у пограничника сделать один звонок и связался со своей знакомой, чтобы объяснить, что с ним все в порядке.
Затем мужчину ждали несколько этапов по тюрьмам России, конечной остановкой стала тюрьма для мигрантов. Там Дмитрий познакомился с еще одним «политическим» беларусом, которого задержали при попытке побега. Мужчина заметил на нем следы избиения — под двумя глазами были синяки.
«И из-за этой угрозы нападения Украины на Россию меня не выпускают»
Дмитрия должны были экстрадировать в Беларусь в середине февраля 2022 года, как раз незадолго до начала полномасштабной войны в Украине.
«Тут как раз начинается эта тема с войной, якобы Украина должна напасть на Россию в два часа ночи. А меня как раз должны депортировать, согласно их законодательству. И из-за этой угрозы нападения меня не выпускают. Понятно, что никто не хотел нападать.
Из-за проблем с паспортом они могли удерживать меня до установления моей личности еще трое суток. Они делают запрос в Новогрудок, а там — я под домашним арестом. Через три дня приезжают пограничники этапировать. Сажают меня в обычную машину, садятся по бокам и везут. Рядом с нами едет лесовоз с рукавом, которым грузит сам себя, а нем — танк. Пограничники сами удивляются и снимают на телефон».
17 февраля 2025 года на беларусской стороне мужчину ждали два сотрудника в гражданском и один в милицейской форме. Перед встречей с ними он попросился в туалет и за несколько секунд успел незаметно выкинуть телефон, который находился с ним с момента задержания в России.
«Наручники застегнуты сзади всю дорогу»
Мужчина вспоминает, что сразу его привезли в ИВС Добруша, затем — в барановичский СИЗО-6 через гомельский СИЗО. По приезде туда сотрудники изолятора при обыске разорвали бело-красно-белую майку Дмитрия, на которой был изображен герб Новогрудка.
«Долгий был этап — двое суток. Плюс меня по дороге выкинули в „стакан“ посидеть шесть часов, а потом назад в „столыпин“ (вагон для заключенных. — Прим. ред.). Интересно, что из Гомеля, когда ехал, то „экстремистом“ признан не был, но они статьи прочитали и нацепили на меня наручники. Чтобы вы понимали: человек, который стоит на профучете как „склонный к захвату заложников“, едет с наручниками спереди. А мои наручники и всех политических, кого я там видел, застегнуты сзади всю дорогу».
Из Барановичей Дмитрия вскоре перевели в дятловский ИВС. Суд был назначен уже на 1 марта.
«Меня заводят в камеру, разворачиваю матрас и ложусь. Открывается кормушка, и он мне говорит: „Встань“. Я сразу не понял, что это значит, потому что такого не было раньше. Он снова: „Встань, лежать нельзя“. Сказал свернуть матрас, я свернул и через кормушку его просунул, чтобы забрал его. Достаю пуховик, раскладываю его на железки и ложусь снова. И снова:
— Встань!
— В смысле? Матрас же уже у тебя?
— Встань!
Я встал, пошел в туалет, прочитал правила специально. Там написано, что если мне вызывают скорую, то они не имеют права мне отказать. Я ложусь. Он снова мне: „Встань“. Говорю ему, чтобы вызвал скорую. А для этого нужно позвонить в дежурку, там вызывают скорую, приезжает, и человеку с дежурки и еще одному продольному нужно найти третьего человека, чтобы открыть ко мне двери, отвести меня в отдельный кабинет. При этом всегда должны находиться три человека. В кабинете мне померили давление и дали таблеточку. Я вернулся и увалился на свой пуховик. Он приходит, открывает кормушку и снова: „Встань“. А я ему: „Вызывай скорую“. Он вызывает и это повторяется еще два раза. После третьего приезда скорой я ложусь, подходит уже другой сотрудник, представляется и говорит: „Давайте договариваться“».
Как итог — Дмитрия сводили помыться под холодной водой, в камеру подсадили его знакомого и вернули матрасы.
Мужчина вспоминает, что за время пребывания в заключения не проводились никакие следственные действия. Знакомые Дмитрия наняли для него адвоката. Про то, что его будут судить за те же картинки на его личной странице во «ВКонтакте», за которые его уже наказали в административном порядке, Дмитрий узнал только во время процесса. Суд назначил ему полтора года лишения свободы. После суда Дмитрия перевели в барановичский СИЗО-6.
«Моя передача залетала в кормушку на пол»
При обыске по приезде сотрудник изолятора начал ломать сигареты мужчины. В ответ Дмитрий начал возмущаться, за что его перевели в ШИЗО до утра. Но это помогло избежать жесткого досмотра, и все осталось целым.
«Потом мне привезли передачу. Выдавать они ее должны через кормушку. Но обычно они открывали двери, человек брал „кешера“ (большие сумки с ручками. — Прим. ред.) и заносил. Но моя залетала в кормушку на пол. Они пооткрывали шоколад и скинули все в общий пакет с салом, все испортили. Братьям я не писал про это, чтобы не расстраивались».
После рассмотрения апелляционной жалобы, которую оставили без удовлетворения, Дмитрия поставили на профилактический учет как «склонного к экстремизму и деструктивной деятельности».
«Теперь я в наглую не представлялся. Хотя я и раньше этого не делал: не представлялся, не называл статью. За весь срок я не расписался ни в одной бумажке кроме „отоварки“ (приобретение продуктов и предметов первой необходимости в заключении. — Прим. ред.) и о получении бандероли. Не брал руки за спину, не делал докладов. Меня снова ставят дежурным — я в наглую ничего не убираю».
За таблетку от головы — 10 суток ШИЗО
Срок Дмитрия отправили отбывать в оршанскую колонию № 8. Он считает, что его специально отправили подальше от дома. Там его практически сразу признали «злостным нарушителем режима».
«По приезде меня отправили в карантин. Я сразу поинтересовался, где спят „экстремисты“, и лег конкретно на эту кровать, чтобы меня сами туда не отправляли. На следующий день я подошел к врачу, сказал, что у меня болит голова, и попросил таблеток. Одну выпил, а вторую положил в тумбочку. Я там начал спорить с этими мужиками, которые подписывали какие-то бумаги. Спрашивал, понимают ли они, что таким образом соглашаются со здешним режимом.
И тут меня зовут — в тумбочке таблетку нашли. Я сказал, что мне ее врач их дал. Они: „Нельзя в тумбочке хранить таблетки. Бумага будет составлена“. Понятно. Дали 10 суток ШИЗО. Потом мне еще добавляли, и получилось 30 суток. Потом дали БУР (имеется в виду помещение камерного типа (ПКТ). — Прим. ред.). В жилой зоне я ни разу не был. И второй раз, когда приехал в колонию, тоже ни разу не был.
На БУРе я тоже не мог спокойно посидеть, потому что они постоянно давали „кичу“ (штрафной изолятор (ШИЗО). — Прим. ред.). Барак отличается от ШИЗО тем, что там на ночь отстегивают нару и дают матрас. А в ШИЗО отстегивают нару, и ты спишь на досках. В ПКТ можно было отовариваться тогда на 37 рублей, поэтому они постоянно закидывали в ШИЗО, чтобы я не мог этого делать».
«Межсезонье в ШИЗО — самое страшное. Это было просто нереально холодно. Все время стучат зубы, ты не спишь. Дают горячий суп, ты попьешь, тебе становится теплее, и ты буквально на несколько минут вырубаешься, зубы снова начинают стучать, и ты встаешь. Я почему-то тогда не знал еще, что можно отжиматься. Пытался как-то двигаться, сам себя тереть. А я сразу же отказался есть из-за этой таблетки. На 8 дней. Это так холодно, что тебе кажется, что ты сейчас с ума сойдешь. Ты просто не выдерживаешь. Это такие нервы и агрессия. Поэтому они не заходят в камеру, общаются через „намордник“ (решетку).
Я, допустим, раньше не знал, что можно обмотаться туалетной бумагой, надеть наверх обувь и станет действительно немного теплее. Это дико холодно, я даже не могу это передать. Это можно только прочувствовать. Это кажется на словах как-то, но на самом деле это просто дико, страшно холодно. Торцевые камеры созданы, чтобы ломать людей. Там очень холодно. Там просто можно сойти с ума. Там сейчас еще везде положили плитку, и это просто ужасный холод».
Перевод на тюремный режим
В один из дней, в сентябре 2022 года, когда политзаключенный находился в ПКТ, ему сказали одеваться по форме и выходить. Оказалось, что его вели на суд по замене режима на тюремный.
«Они мне зачитывают, что я в три часа ночи оделся по форме и сидел за столом. И там еще за несколько нарушений сейчас происходит этот суд. Хотя я сам не знал за что. Потому что, когда я в очередной раз заходил в ШИЗО, спрашивал, что я сделал на этот раз. Начальник мне улыбался и говорил, что я „по кривой дорожке пошел“.
Я решил, что, может, хоть на „крытой“ буду нормально сидеть в камере, а не в ШИЗО. Судья спросила, признаю ли я то, что сидел ночью. Я сказал, что, конечно, сидел, потому что мне так хотелось. Специально нарушал режим. Она сказала, что до конца срока переводят на тюремный режим».
Ночью Дмитрия перевезли в гродненскую тюрьму № 1. По приезде ему дали на подпись ведомость о получение бандероли. По словам мужчины, вместе с этой ведомостью сотрудники тюрьмы ему дали на подпись ведомость и о получении вещевой передачи, которую заключенный еще не получал, но фактически за нее расписался. Поэтому, когда родные привезли передачу, ее попросту не приняли из-за того, что он якобы ее уже получил.
Первые две недели мужчина провел в карантине один. За это время против него составили несколько рапортов за нарушения. После карантина мужчина на один день попал в камеру к политзаключенным Дмитрию Корнееву и Игорю Букасу — бывшему начальнику особого отдела милиции Бобруйска.
За отказ докладывать по форме Дмитрия снова отправили в штрафной изолятор, продлевая каждый раз срок нахождения там. В итоге сразу после перевода в тюрьму мужчину удерживали в ШИЗО 50 суток. За весь срок, вспоминает бывший политзаключенный, «больше чем две трети отбыл в штрафных изоляторах».
«Дрэнныя навіны»
После этого Дмитрия перевели в камеру по соседству с политзаключенным Алесем Пушкиным. Про смерть Алеся Дмитрий узнал уже после освобождения.
Алесь Пушкин умер ночью 11 июля 2023 года в реанимации из-за несвоевременно оказанной медицинской помощи при прободной язве.
«По гродненской крытой [тюрьме] ходит его выражение, которое есть в каждой камере: „дрэнныя навіны“. Осужденных по политике обычно садят в камеры, которые отрезаны от других, в торцевых. А торцевые камеры — самые холодные. И вот в одной из них сидел Пушкин. Щебетал там по-беларусски».
В ШИЗО Дмитрий познакомился с анархистом Николаем Дедком.
«В любой тюрьме, даже в следственной, как правило, ШИЗО — одиночные камеры 2,7 на 2,4 метра. На гродненской крытой постоянно громко играло радио „Первое национальное“, очень давило на психику. Там пристегнута нара, маленький умывальничек, унитаз открытый под камерой. Нара — обычные доски прибитые, которые отстегиваются от стены. Она ложится на бетонный пенечек».
Три раза Дмитрию делали укол с неизвестным раствором, после которого были тревожность и галлюцинации. Он считает, что это были какие-то экспериментальные уколы.
«Я прислоняюсь жопой к наморднику, мне колют укол, и пошла жара. Время начинает лететь, дикая паника, боишься, всех в чем-то подозреваешь, дико-дико страшно. Не подходишь ни к кормушке, ни к умывальнику, стоишь на одном месте. За один час ты переживаешь шесть разных жизней. Я вспоминал, как катался на качелях с братом в детстве, как сидел на коленях Деда Мороза. В голове ты переживаешь все заново, только при этом тебе дико страшно».
По словам бывшего политзаключенного, эти уколы сильно повлияли на память. Теперь ему тяжело ориентироваться на местности, забываются разные события, люди и имена.
Смерть мамы
В день, когда Дмитрий узнал про смерть мамы, должен был состоятся звонок брату, но его снова должны были отправить в ШИЗО.
«Это было 30 апреля. Я скручиваю свой матрас, дохожу до рабочего продола, кидаю матрас свой на пол, говорю, что дальше я своими ногами не пойду. Я до этого уже два месяца на „киче“ сижу, позвонить не мог, и сейчас вы меня ведете, и я снова не позвоню. А у меня уже было предчувствие. Мы с братом — близнецы. Бывает, что у него проблемы, а у меня уже сердце заколотилось.
Меня заперли в „стакане“, пока искали отрядника. Ведут меня на звонки. Я набираю мамин номер телефона, поднимает мой брат. Спрашивает, приходили ли ко мне психологи. Я спрашиваю: „Зачем“. Он сказал, что это то, о чем я сейчас подумал — мамы больше нет. Я кидаю трубку, не спрашиваю, с кем сейчас мои дети, потому что жена с первой минуты после суда меня оставила. На эмоциях просто кинул трубку. Побежал по коридору, сотрудники — за мной. Один, который слушал, все понимал. У меня текут слезы. Он кричит, чтобы не били и не трогали. Меня не обыскивают и заводят в карцер. Я начинаю курить».
Новая уголовная статья
«Через два дня меня выводят в кабинет. Я думал, что это пришли психологи. А мне говорят: „Здравствуйте. Я ваш следователь. А я ваш адвокат. У вас 411-я статья“. И это все в один момент случилось. Поэтому особого стресса от 411-й у меня не было».
Ст. 411 УК — «Злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения, исполняющего наказание в виде лишения свободы». Используется властями для давления на политзаключенных. С ее помощью увеличивают сроки заключения.
Дмитрий отказался от адвоката. Его переарестовали и направили в РНПЦ психического здоровья («Новинки») на экспертизу. Там мужчина третий раз держал голодовку. В этот раз — четыре дня.
Суд назначил политзаключенному по ч. 1 ст. 411 УК (Злостное неповиновение требованиям администрации тюрьмы) еще один год и 15 дней заключения. После суда его снова перевели в оршанскую ПК-8. Там его снова не переводили в отряд, потому что все время удерживали в ШИЗО и ПКТ до самого освобождения.
Сложности после освобождения
После ухода жены дети Дмитрия остались с бабушкой. За время его заключения несовершеннолетнюю дочь признали находящейся в социально опасном положении (СОП). Поэтому одной из главных задач Дмитрия после освобождения было снятие дочери с СОПа.
Для этого ему нужно было устроиться на официальную работу. Но внесение человека в «список экстремистов» значительно ограничивает его в трудоустройстве. Работодатели отказывают в приеме на работу из-за политического уголовного преследования, а без работы человеку с превентивным надзором грозит наказание за его «несоблюдение», так как человек после отбытия наказания обязан устроиться на работу в течение определенного времени. В итоге бывший политзаключенный нашел работу по договору подряда.
Но каждый день его контролировали сотрудники милиции, приезжали с проверками дважды за ночь, пытаясь поймать на нарушении.
«Я соблюдаю правила. Ношу фликер, перехожу дорогу на зеленый свет. Один раз я чуть не опоздал домой. Они стояли под подъездом в надежде наконец поймать меня. А одного нарушения хватит, чтобы продлить на месяц мой шестимесячный надзор. Я пробегаю мимо них, он мне кричит, чтобы я расписался на бумаге. А я ему: „Дома распишусь“. Потому что знаю, что подъезд — общественное место, а значит — нарушение».
На работе Дмитрию дали понять, что могут его уволить.
«В итоге у меня сломан мизинец на правой ноге, стоят две спицы, я в гипсе на два с половиной месяца. И меня не имеют право уволить с работы, пока я на больничном. Потом я чувствую, что сейчас его закроют, поэтому я иду, делаю обрезание, это еще один месяц мне выигрывает. Потом как раз выборы, в городе начинают всех хватать. Я понимаю, что сейчас придут за мной, а у меня заканчивается больничный. И тут я уже в гипсе, спицы у меня стоят уже в левой ноге. С этой ногой я уже три месяца на больничном».
После президентских выборов Дмитрия уволили в день окончания больничного. Вскоре после этого бывший политзаключенный понял, что его не оставят в покое, поэтому он принял решение выезжать из страны. Сейчас он нуждается в финансовой помощи.
Читайте также
